Метель, уже почти без снега, завьюжила с новой силой, когда я вновь увидела человека за фонарем. Ну с пистолетом-то я стала смелая, и ерунда, что патроны к нему не родные, а кучность стрельбы оставляет желать много лучшего. Поэтому легко сбежала по всем пролетам — теперь у меня ноги накачены как у любой фитнес-леди с таким-то количеством ступенек, накинула подаренную Фролом шаль и открыв ночной запор выглянула наружу. Не столько человек, но мрачная тень стояла за фонарем.

Матеря и наблюдателя, и собственное любопытство, я выскользнула на совершенно пустынную улицу. Во дворе заржала Лазорка, но за воем метели ее возмущение было лишь чуть слышно.

— Вы, сударь, раз пришли, то стучать надобно. — хрипло проговорила я.

— Не хотел беспокоить. — с улыбкой в голосе произнесли из темноты.

Наверное, в глубине души, я об этом и мечтала. Весь год. Протянула руку, которую, чуть помедлив, прижали к заледеневшим губам. Я бы тоже помедлила, если бы мне руку с пистолетом протягивали. Отступила и позволила отвести себя в дом. Закрыла дверь. Молча поднялась по ступеням к себе и лишь наверху, в кабинете, поставив шоколад и коньяк к каминному пламени, позволила себе рассмотреть это чудо вблизи.

— У Вас не было этого шрама. — тонкая розовая полоска пересекла бровь, добавив лицу более ироничное выражение.

— Ерунда.

— Как голова? — этот вопрос меня раньше тревожил сильнее всего — ведь я отправила инвалида в путешествие между мирами.

— Врач оказался прав, и даже головной боли больше нет… А Вы похорошели. — Он вытянул ноги в тонких туфлях ближе к огню.

— Но как?…

— Это я у Вас хотел спросить. — он строго смотрел поверх бокала.

— Не поверите, заскучала по этим нарядам.

— Не поверю.

— А зря…

Я прошлась по комнате, задержалась у окна чтобы увидеть это — Федор Андреевич Фохт собственной персоной в моем доме. Снова. Как будто и не уезжали.

— Знаете, Федор Андреевич, я здесь прижилась. Лучше даже, чем там.

Конечно лучше — там вокруг меня рутина мелкого креакла, а тут торговля, слухи, опять же некоторая предсказуемость. В две тысячи пятнадцатом можно чуть ли не каждый вторник и четверг перед завтраком ждать начала третьей мировой войны с большими и красочными спецэффектами без иллюзий для выживания человечества, а здесь я наперед знаю все угрозы.

— Где бы я еще себе такой дом построила?

Фохт задумчиво изучал интерьер.

— Да, очень необычный и сказочный домик получился.

— Вы могли бы зайти в декабре.

— Не мог. Тогда я случайно был здесь рядом… по делу… и не ожидал Вас встретить. Если бы не трилистник на доме — не поверил бы.

Он снова вспомнил ту слежку, когда два месяца через пол-Европы вел господина Тулина и почти уже вошел в его кружок… Возвращался с собрания в доходном доме Северова и тут увидел новенький дом — узкий, с необычными плавными линиями крыши, огромными окнами и непривычной отделкой трилистниками. Подумал еще, что ей бы такой очень понравился, а ведь уже почти не вспоминал. И остолбенел, рассмотрев силуэт в желтой раковине мансарды. Она никогда не зашторивала окон.

Потом Тулина арестовали, хоть и другой группой, неважно. Зато есть время раскрыть его сеть, и понять, что с этим всем делать.

В окнах мансарды перестал зажигаться свет. Он уже приготовился зайти на Рождество — узнал, что она прожила полгода в усадьбе свекра, со смехом выслушал дикие измышления о ее смертоносном очаровании, придумал речь, обличающую глупейший поступок — возвращение… Цветы заказал… А графиня Татищева пропала.

Потом в газетах прочитал о маскараде в доме генерал-губернатора с описанием всех участников, пожелал Тюхтяеву множественных переломов главных карьерных костей, выбросил из записной книжки адрес цветочника и жил дальше. И почти не заглядывал в этот переулок. Почти.

— Я узнавала о Вас еще весной. Мне сказали, что Вы больше не служите… — осторожно начала восстанавливать события я.

— Все равно же узнаете. — он сменил позу, открыв каминному теплу другое колено. — Когда Вы исчезли, началось служебное расследование. Я же вернулся, как Вы и предупреждали, в тот же самый день. Дыра все-таки этот Ваш городок. Письмо купцу прямо в лавку сунул. Пока доехал, здесь уже шум — два дня пропадал непонятно где. А потом граф Татищев наведался с претензиями. До него письмо не сразу дошло, это потом он все быстро замял, а поначалу додумался меня в убийстве обвинять. Но, как у Вас говорят, ложечки нашлись, а осадок остался. Меня перевели в другой департамент. Мы этого вашего Ульянова-Тулина наблюдали. Интересный человечек, скажу я вам.

— Вы дедушку Ленина живого видели?!!! — восторженно изумилась я. Невозможно к такому привыкнуть.

— Только издали. Он сейчас занят малость будет. Лет на пять-семь.

— Ничего, я потом послушаю. Обязательно нужно побывать. А то я его только мельком в мавзолее видела. — решила я, начав расхаживать по комнате. Совсем же забыла о культурной стороне жизни. — Вообще нужно список составить и начать знакомиться с живыми классиками.

И я перечисляла тех, кого возненавидела на уроках литературы. Сейчас же есть уникальная возможность высказать претензии в лицо. Эх, жаль Достоевский успел уйти.

— Вы — невозможная женщина. — рассмеялся он и поймал мою руку во время очередной дуги.

Я смотрела на него сверху и коснулась шрама кончиками пальцев. Отвратительный жандарм, обманом проникший в наш самарский дом и столько нервных клеток убивший в Суздале. Уставший до смерти, обозленный следак, телом закрывший меня от взрыва в Петербурге. Потерянный ребенок в такси. Умирающий от приступа мужчина в реанимации. Сильный хищник в своей стихии сегодня. Совершенно неоднозначный человек.

И непредсказуемый.

Он, не отрывая от меня взгляда, коснулся ладони губами, сухими и горячими, продолжил целовать руку все выше и выше. Ткань его явно не смущала. Дойдя до ключицы, он оторвался, чтобы хрипло спросить.

— Вы уверены?

Нет, давай письменные переговоры начнем. Я погрузила пальцы в короткие жесткие волосы и почувствовала, что отрываюсь от пола, меня подхватывают и несут наверх. Надо бы спросить, как он научился столь хорошо ориентироваться в моем доме. Хотя здорово, что не нужно отвлекаться от такого важного и приятного дела, поясняя маршрут.

Оказалась, что он очень хорошо целуется, мягко, но неумолимо подчиняя своей воле партнершу. И мне все равно где и на ком он практиковался. Да и раздевать здешних женщин он тоже умеет неплохо.

У домашнего платья есть свои преимущества — лиф и юбка не предполагают дюжины нижних нарядов, так что с моим разоблачением Фохт закончил до рассвета. А сам он за год похудел, стал более жилистым. Брутальный тип, и такой изумительный.

Я провела ладонью по его груди, стягивая нижнюю рубаху, коснулась плеч, поцеловала ту впадинку над ключицей, которую запомнила еще с аквапарка. Хлопнула ресницами и посмотрела на него снизу вверх. Не отаодя взгляда кончиком яхыув провела от правой ключицы к левой, и тут ад развезся. Он подхватил меня и с легким полурыком-полуурчанием опрокинул на кровать.

Читала я о позднем появлении культуры женского оргазма, но и в девятнадцатом веке удалось найти мужчину, способного доставить удовольствие партнерше. Или все же господин Фохт посвятил изучению сайтов для взрослых больше времени, чем мне показалось год назад.

Когда я уже процарапала на его спине всю карту мира, он вернулся к моему лицу, впился в губы, ладонями прижал плечи к постели, вошел в меня и… Это не так больно, как я ожидала, вообще оказалось вполне естественно и даже Фохт не сразу понял, что произошло. Лишь через пару минут я поняла, что партнер замер и смотрит мне в глаза. Нехорошо так смотрит.

— Вы ничего не хотите мне сказать, сударыня?

— Нет. — я воспользовалась замешательством и опрокинула его на спину, оказавшись сверху. Так даже ещё лучше…

Спустя несколько десятков минут я лежала в ванне, выстраивая из пены фигурки на его голове.